Пограничный легион [сборник] - Зейн Грей

— Ну так расскажи, — попросила она. Ее разбирало жгучее, нездоровое любопытство.

— Нет… А что Келлз делает, когда бывает с тобой?

— Мы разговариваем.

— О чем?

— Обо всем понемногу… только не о том, чем он здесь занимается. Он говорит со мной, чтобы забыться.

— А за тобой он ухаживает?

Джоун не отвечала. Ну что поделать с этим новым, сумасшедшим Джимом?

— Отвечай! — Джим так сжал ее, что она сморщилась от боли и впервые почувствовала, что боится его не меньше, чем прежде боялась за него. И все же у нее хватило духу рассердиться.

— Конечно, ухаживает.

Скрипнув зубами, Джим выругался.

— Больше я этого не потерплю, — выдохнул он. В свете звезд его глаза казались огромными, в их темной глубине клокотало бешенство.

— Ты не смеешь ничего делать. Я принадлежу Келлзу. Надеюсь, у тебя хватит ума хоть это понять?

— Принадлежишь ему!.. Господи! По какому праву?

— По праву собственности. Здесь, на границе, право заменяет сила. Ты же сам сто раз мне твердил.

А ты-то разве не силой удерживаешь участок, золото? Сила — закон здешних мест. Да, конечно, Келлз увез меня насильно. Но теперь-то я в его власти. Знаешь, я как-то подумала, а что было бы, если б он придерживался законов границы… А он добр, внимателен… И меньше всех поражен золотой лихорадкой… Да, ради золота он посылает людей на убийство, он до мозга костей игрок, душу продаст, лишь бы было на что играть… И все же в нем больше человеческого, чем…

— Джоун, — в ужасе перебил ее Джим, — да ты любишь этого бандита!

— Какой же ты дурень! — вырвалось у нее.

— Наверно… ты… права, — медленно, с глубокой убежденностью в голосе ответил Джим. Он отпустил ее, выпрямился и рванулся было в сторону, но Джоун испуганно вцепилась ему в руку.

— Джим! Джим! Ты куда? Он замер — черный, словно высеченный из камня силуэт.

— Туда… в дом!

— Зачем?

— Я убью Келлза!

Джоун обвила его шею руками и, прижавшись к нему лицом, крепко держала, лихорадочно соображая, что теперь делать, — настала минута, которой она так боялась! Да стоит ли вообще пытаться что-то сделать? Сейчас здесь всем правит Золото. Здесь нет места самопожертвованию, надежде, благородству, мужеству, верности. Мужчины стали воплощенной жестокостью. Их души раздирает жажда обогащенья… На другой же чаше весов — смерть! Женщины превратились в товар — их покупают, из-за них дерутся и убивают. Все это Джоун видела с ужасающей ясностью, и у нее едва не опустились руки. Но тут в голове мелькнула мысль о Гулдене, и она, как ни странно, снова воспряла духом. Обратив к Джиму лицо, она опять принялась его убеждать, только на этот раз, видя, что на карту поставлено абсолютно все, сделала это иначе. Она умоляла его внять голосу разума, послушаться ее, побороть снедающую его ревность и ненависть, не оставлять ее тут одну-одинешеньку. Но все было напрасно! Он упрямо твердил, что убьет Келлза и всех, кто станет ему поперек дороги, попробует помешать ему освободить ее и увести из этой хижины. Он рвался в бой. Бандитов он никогда не боялся и слушать ничего не желал о том, что, если его убьют или он убьет Келлза, положение Джоун станет просто ужасным. Он высмеивал ее непонятный, болезненный страх перед Гулденом. И сдвинуть его с этой позиции оказалось невозможно.

— Джим!.. Джим! Ты надрываешь мне сердце! Ну что мне делать? — причитала она.

Наконец Джоун выпустила его руку, сдаваясь на милость судьбы. Клив молчал. Казалось, он не замечал, как ее сотрясает дрожь, не слышал приглушенных всхлипываний. Вдруг он снова к ней нагнулся.

— Есть одна вещь, которую ты можешь сделать, и тогда я не стану убивать Келлза и буду все делать по-твоему.

— Что за вещь?

— Давай поженимся, — прошептал он дрожащим голосом.

— Поженимся! — в изумлении повторила Джоун. Ей стало страшно: похоже, Джим лишился рассудка.

— Ну да, поженимся. Ох, Джоун! Скажи только «да». Ведь тогда все будет по-другому. У меня под ногами будет почва. Разве ты этого не хочешь?

— Джим, если б мы могли пожениться, счастливее меня не было бы никого на свете! — горячо прошептала Джоун.

— Значит, ты тоже хочешь? Хочешь? Ну скажи «да»! Скажи!

— Да! — ответила Джоун в отчаянье. — Теперь ты доволен? Только к чему сейчас все эти слова? Что мы можем сделать, — продолжала она, лаская Джима.

Под лаской ее дрожащих рук Клив как будто разом вырос, возмужал. Он был напряжен, как натянутая струна. И вдруг поцеловал ее — но не так, как прежде. В его поцелуе была радостная робость, и бесконечное счастье, и какая-то одухотворенность. У Джоун снова затеплилась надежда.

— Слушай, — зашептал Джим, — в поселке есть священник. Я с ним знаком, мы иногда разговариваем. Он пытается в этом аду творить добро. На него можно положиться. Я все расскажу ему — конечно, что можно рассказать. А завтра примерно в это же время приведу сюда. Не бойся, я буду очень осторожен. И он обвенчает нас прямо тут, у окна. Ты согласна?.. Что бы нам ни угрожало, это будет моим спасеньем!.. Я так намучился! Меня все жгло сомнение — а вдруг ты никогда за меня не пойдешь! Хотя и говорила, что любишь… Вот и докажи это на деле… Моя жена!.. Подумать только! Одно слово может сделать меня настоящим человеком!

— Да! — услышал Джим и почувствовал, как к его губам прижались горячие губы Джоун. Он задрожал, но тут же отстранил ее от себя.

— Жди меня завтра примерно в это время… Держись… Спокойной ночи.

Ночью Джоун одолевали странные, непонятные, ни на что не похожие сны. Наступивший день тянулся медленно. Джоун почти не прикасалась к еде. Впервые за все время она не впустила к себе Келлза и не стала слушать его настойчивых увещеваний; не поинтересовалась, что делается в хижине, не заметила даже шумной ссоры между Келлзом и бандой.

В реальный мир она вернулась только под вечер, когда, выглянув в окно, увидела, что заходящее солнце позолотило вершины гор, а в ущелье стали сгущаться тени. Вечер был удивительно красив. В небе пылало огнем большое, бесформенное облако — такого яркого заката ей еще не приходилось видеть. Понемногу краски стали тускнеть, меркнуть, хотя в вышине еще долго разливались мягкие, теплые отсветы. Спустились сумерки. Потом погас их призрачный свет и долину покрыл мрак ночи. Однако на западе, над высоким хребтом, небо еще оставалось бледно-розовым, словно там еле тлел, но никак не хотел погаснуть слабый-слабый огонь, который завтра оживет и все зальет сияющим золотым светом. А над головой уже висел роскошный темно-синий купол, сверкающий тысячами живых звезд; их далекие лучи переливались всеми цветами радуги, что-то говорили, как будто хотели успокоить, вселить в сердце надежду… А посреди, белой аркой, выгнулся Млечный путь.